На дворе стоял декабрь. Вьюга заметала многомиллионный город, поземкой таща по заснеженной дороге искрящийся шлейф из снежинок. Сказочная вуаль то поднималась, то кружилась, то складывалась в затейливые снежные трубочки, танцующие на дороге.

Одинокий мужчина в рыжеватой дубленке стоял на краю оврага в каком-то неприметном спальном районе и смотрел на простирающийся перед ним город. Его суровое лицо было угрюмо-задумчивым. В руках мужчина держал смятый тетрадный листок.

Словно бы он написал для кого-то пламенную речь, но не решаясь сказать всего того, что наболело на душе, пришел сюда, чтобы сделать генеральный прогон. Сильная, мужественная рука немного подрагивала. Сегодня было двадцать четвертое декабря. Восемь лет, как…

Из его груди вдруг донесся тяжелый вздох. Он развернул письмо и стал читать его вслух:

«Моя дорогая и любимая Альберта!

Вчера твоей дочери исполнилось пятнадцать. Не представляешь себе, как она изменилась за лето.

Ростом уже выше тебя. Вчера как обычно я подошел к твоему дому и видел ее, выходящей с подружками из подъезда. На мгновенье я встретился с ней взглядом. Я как будто бы снова увидел тебя. То же лицо, те же жесты, даже улыбка твоя. Непохожим на тебя был лишь настороженный прищур ее глаз, таких почему-то знакомых глаз, но, все же, не твоих.

Сможешь ли ты когда-нибудь простить того подлого труса, который, как оказалось, любил тебя почти всю твою жизнь? Я лично не могу. И никогда, наверное, не смогу.

Сегодня двадцать четвертое декабря. Канун Нового года, канун веселья, подарков и смеха. И только для меня это уже давно канун печали и раздумий.

Как бы сложилась наша жизнь тогда, шестнадцать лет назад, не будь я тем, кем ты узнала меня потом? Как бы повернулось все, осмелься я тогда проводить тебя до дома много лет назад?

Ты знаешь, сегодня я разбирал свою утреннюю почту на компьютере, и мне пришла рассылка, в которой говорилось, что если долго смотреть на женщину, то можно увидеть, как она выходит замуж?

Почему это проклятое письмо пришло ко мне только сегодня, а не двадцать лет назад, когда я впервые увидел тебя? Ах да, компьютеров тогда у нас еще не было. Иначе я бы точно об этом узнал.

Ты помнишь, как забавно мы смотрелись в школе в тех дурацких одинаковых рубашках, купленных в соседнем магазине и больше похожих на пижаму? Как курили украдкой за остановкой? Как я катал тебя на велосипеде в соседнем дворе? Помнишь, как раскатывали ботинки, носясь по замерзшим ноябрьским лужам холодными темными вечерами? А как мы кидались снежками?

Пока ты помнишь меня, я чувствую, что жив. Но даже если нет, то в моем навсегда окаменевшем сердце будет жить та веселая девчонка, которую я однажды пригласил на танец.

Боже, ну каким же дураком я тогда был! Я знал, все время знал, что нравлюсь тебе, но боялся даже намекнуть тебе на то, что хочу гулять с тобой. Приходить к тебе в гости и пить чай с вареньем, которым нас, наверное, угостила бы твоя мама. Погладить твою смешную рыжую кошку с пышным хвостом. Почитать с тобой Блока и Бальмонта и послушать «Кино».

Ты была для меня почти богиней, и мне трудно передать тебе словами, как я боялся тогда, что скажи я тебе что-нибудь не так как нужно и не тогда, когда нужно, то тонкий хрусталь нашей дружбы треснет, как холодное стекло в докрасна раскаленной печи.

И я оставался лишь тенью, безмолвной тенью, ходящей за тобой по пятам, но не способной сказать ни слова из того, что ты хотела услышать. Я часто ловил на себе твой взгляд, в твоих глазах читал то мольбу, то немой упрек, то невысказанный вопрос.

И вот мы получили аттестаты и разбежались, кто куда. Ты – в институт, я – в армию. Как мне забыть тот поцелуй, который ты, зардевшись, запечатлела на моих губах в день, которому суждено будет стать последним в нашей дружбе?

Мог ли я знать тогда, что вернусь из армии как раз ко дню твоей свадьбы с каким-то странного вида новым русским в еще более странном пиджаке? До сих пор я думаю, что если бы я тогда, раньше, набрался бы смелости и сказал, как я люблю тебя, то, кто знает, может быть, не было бы этого всего. Не было бы толстого нувориша рядом с тобой, не было бы пошлого вида машин, гогочущих соседей и белой фаты, открывать которую предстояло не мне.

Не знаешь ты, как ненавидел я себя тогда. Не мог просить, что отпустил тебя. Забыть не мог, каким ослом я был. Как, сидя в окружении бутылок с водкой, я пил и выл, выл от боли и отчаяния. Мою душа резали стекла разбившихся надежд, царапала проволока грубой действительности, придавила плита едва начавшейся взрослой жизни.

Я почти что плохо помню, как сделал тогда предложение кому-то из твоих подруг, как вскоре поженились мы и завели детей. А потом жизнь завертелась-закружилась, и годы прошли буквально как один день, день похожий один на другой.

Но прежде ты переехала в другой район, а я, словно бы повинуясь какой-то неведомой силе, одержимо ошивался у твоего дома почти каждую неделю. Сначала мерз под старым дубом у твоего окна, потом нервно куря в машине с погашенными огнями.

Я знал, что пока я рядом, ты будешь помнить меня. А пока ты помнишь меня, то я живу и надеюсь, хотя и не знаю, на что.

Прошел всего месяц после твоей свадьбы, как ты поссорилась с новым русским мужем. В слезах выбежала из дома, и тут уже не выдержал я. Выбежал как ошпаренный из своего укрытия, не думая о последствиях. Сгреб тебя в охапку, поймал легковушку и отвез к себе домой. И не отпускал до самого утра, вдыхая аромат твоих волос, наслаждаясь вкусом твоих губ, нежась в тепле твоих рук.

А потом ты сказала, что все это было ошибкой, и мы должны забыть друг друга. Что же, забыть, так забыть. Так я и сделал на ближайшие семь лет, окончив институт и став геологом, мотавшимся по командировкам из одного глухого места в другое, где меня жрали комары и мошки в те редкие минуты, когда я мог присесть и поразмышлять о жизни. Семь лет прошло, как отрезало.

Однажды я встретил тебя почти возле дома. Оказалось, что ты развелась с новым русским, и у тебя есть прекрасная дочка Надюшка, смышленый чертенок с большими бантами.

Не объяснить это никакой логикой на свете, но мы вновь с тобой оказались вместе. Теперь, когда у меня жена и дети, мне было стыдно подумать об этом, но тепло твоих рук вновь возрождало мою душу к жизни и разбивало глухую стену вокруг моего сердца. Я не мог отойти от тебя ни на секунду, это было просто выше моих сил.

Ты сказала, что едешь в Тайланд перед Новым годом. Кажется, ты еще сказала, что у тебя какие-то магазины где-то в центре. Что бабушка приглядит за Надюшкой. И еще, что твоей подруге не подтвердили отпуск, и поехать она с тобой не сможет. Ну зачем, зачем я тогда не уговорил тебя остаться? Нет, вместо этого я убедил, что я поеду с тобой.

Я навсегда запомню этот день, двадцать второе декабря две тысячи четвертого года. Как сейчас помню, каким прекрасным мне тогда казался обычный снег, пушистыми хлопьями падающий откуда-то высоко с небес. Как мне хотелось высунуть язык как в детстве и довить снежинки.

Помню, как я сел в такси в сторону аэропорта и как почти что доехав, я достал кошелек, и увидел в прозрачном кармашке фотографию жены и дочек. Я не мог просить себе, каким козлом я был по отношению к тебе, но быть козлом по отношению к ним было уже просто выше моих сил.

Закусив губу и сжав руку в кармане в кулак, я попросил водителя отвезти меня домой.

А через два дня тяжелым обухом на голову свалилась новость о том чудовищном цунами, которое унесло жизни сотен тысяч мирных и не в чем не повинных людей. И твою тоже. Точнее, ты числишься в списке пропавших без вести. И мне уже пять лет, как хочется, чтобы ты осталась жить.

Иногда воображение мне рисует, что ты потеряла память и живешь в какой-нибудь неизвестной тайской деревушке. Но чаще я вижу тебя на райском пляже, почему-то собирающей ракушки со дна осклабившего свое чрево океана, оголившего днища у деревянных лодок, но через несколько минут превратившего остров в адово горнило. Как сейчас вижу, как ты пытаешься бежать, не понимая толком, в чем дело, и почему вода, буквально полчаса назад бывшая лазурной и миролюбивой, сейчас несется на тебя ревущим потоком, ломающим в щепки дома и пальмы, поглощающая в свое голодное дьявольское чрево людей и автомобили.

И после этого в моем сознании наступает черная, давящая пауза. Как будто кто-то отключил аппарат искусственного дыхания.

А сегодня вновь двадцать четвертое декабря. Очередной канун Нового года и очередной год без тебя. Ты знаешь, сегодня утром я не мог отделаться от странной мысли. Потом подошел к зеркалу и прищурил глаза вот так же, как твоя дочка вчера. И тут меня словно бы током шибануло. Ну почему, почему ты мне раньше не сказала?

Ведь я все эти пятнадцать лет не знал, что Надюшка и моя дочь тоже. Но кто теперь узнает. Может быть, ты собиралась сделать в Тайланде. Во время одного из романтических ужинов. Который и для меня бы тоже оказался последним, не будь я по странной случайности таким трусом.

Я знаю, что сомнений быть не может. Совпадают не только глаза, но и все даты тоже. И это странным образом дает мне знать, что ты меня помнишь. А пока ты меня помнишь, моя жизнь не кончается».

С этими словами мужчина смахнул с глаз незаметно накатившие слезы, достал из кармана зажигалку и поднес пламя к сливавшейся со снежным ковром бумаге. Уставившись в одну точку, он смотрел на полыхавшую огнем свою историю, которая навсегда останется частичкой его жизни. Через несколько секунд письмо превратилось в пепел. Постояв еще немного и поглядев на город, мужчина в коричневатой дубленке развернулся и побрел обратно.

Елена Мейсак

Другие книги автора:
Отсканируйте код, чтобы скачать

На главную

Поделиться с друзьями: